Неспетая песня Юрия Забинкова

30 октября в России – День памяти жертв политических репрессий. Дата выбрана в память о голодовке узников лагерей, начавшейся 30 октября 1974 года в Мордовии, но только в октябре 1991 года Постановлением Верховного Совета РСФСР этот день был назван официальным Днем памяти жертв политических репрессий. Сколько их, сгинувших на Колыме и Соловецких островах, замученных в тюрьмах и лагерях? Невинно пострадавших простых смертных, чьи имена нам неизвестны, и очень известных личностей, чья жизнь и жизнь их детей была несправедливо сломана и загублена?.. Правозащитный центр «Мемориал» насчитывает примерно 800 000 пострадавших от политических репрессий. По данным комиссии по реабилитации при Президенте РФ, безвинно репрессированных – миллионы, и значительное число их нигде не было учтено.

По данным Генпрокуратуры, всего за время действия закона «О реабилитации жертв политических репрессий» пересмотрено 636 302 уголовных дела в отношении 901 127 человек, из которых 637 614 человек были реабилитированы. Один из них – Соломон Забинков, ленинградский журналист и поэт, оставшийся в блокадном Ленинграде и арестованный уже в конце сентября 1941 года за откровенную и жесткую статью о реально грозящей Ленинграду блокаде. Долгие годы его подлинная судьба была неизвестна даже самым близким. Единственный, кто знал, как закончилась жизнь Соломона Ильича, был его сын, замечательный ленинградский учитель и поэт Юрий Забинков, написавший эти строки: «Ни холмика, ни имени, ни даты… О, Родина! Заплачь и ты о них: Ведь эти жертвы – и твоя утрата, И эти мертвецы – твои солдаты И лучшие из сыновей твоих».

О семье, в судьбе которой отпечатаны все страницы нашей истории: героические и трагические, самые прекрасные и самые темные, но и их следует помнить и знать; о семье, в которой всегда были воины и поэты, люди искусства и ученые – наш сегодняшний рассказ.

«Ноев ковчег» архитектора Троцкого

В поселке Токсово есть замечательный уголок, рядом с так называемым «Серебряным бором», где растет знаменитая кривая сосна, хорошо известная старожилам и служащая с давних пор ориентиром. Вот там и располагается знаменитая «Лендача», или поселок «Отдых трудящихся». На улице Восточной этого поселка, на крутом взгорке, есть старинный дом, в архитектуре которого читается рука профессионала.

…В 1933 году, по специальному распоряжению правительства и лично Сталина, в поселке Токсово, бывшего тогда пограничной зоной с Финляндией, предоставлялись дачные участки заслуженным людям: полководцам, ученым, художникам и архитекторам. И в том же 1933 году выдающийся советский архитектор Ной Троцкий на паях со своим другом построили здесь дачу на выделенном Троцкому участке. Знакомые и друзья быстренько окрестили дачу «Ноев ковчег», и здесь забурлила особенная творческая дачная жизнь.

Художники, архитекторы, режиссеры и писатели были частыми посетителями «Ноева ковчега». Женой Ноя Троцкого стала Екатерина Михайловна Петрова, сестра кинорежиссера В.М. Петрова, поставившего такие известные фильмы, как «Петр Первый», «Без вины виноватые», «Гроза». Она окончила живописный факультет Академии художеств по мастерской К. Петрова-Водкина и работала театральным художником.

– Бабушкины работы до сих пор хранятся в Театральном музее, – рассказывала мне внучка художницы и архитектора, Екатерина Юрьевна Забинкова. – После войны моя мама, дочь Троцкого, Нора Ноевна, и мой папа, Юрий Соломонович Забинков, встретились на филологическом факультете Ленинградского университета, по окончании университета поженились и уже никогда не расставались до самой его смерти. Папа преподавал в школе русский язык и литературу, мама заведовала кафедрой иностранных языков в Педиатрическом институте. О дедушке по отцовской линии мы знали только то, что он погиб в блокадном Ленинграде в результате бомбежки, а дедушка Троцкий умер от сердечного приступа в 1940 году, оставив маме «Ноев ковчег» в Токсово, который мы считаем своим родовым имением, и всей нашей большой и веселой семьей мы проводили там лето за летом. Мама Токсово очень любила, любила эту дачу, постоянно что-то сажала и украшала… Токсово было ее отрадой и усладой и памятью о ее замечательном отце, который, кстати, тоже очень рано ушел из жизни – в 45 лет.

…Мы листаем с Екатериной Юрьевной фолианты семейных альбомов Троцких-Забинковых, она перечисляет заслуги деда: член-корреспондент Королевского института британских архитекторов, за выдающийся вклад в советскую архитектуру ему, единственному в истории отечественного зодчества, было присвоено звание профессора и доктора наук без защиты диссертации. С 1934 по 1939 г.г. Ной Абрамович Троцкий руководил крупнейшей архитектурной мастерской Института «Ленпроект», и по его проектам были воздвигнуты десятки известнейших в нашем городе зданий, в том числе Василеостровский Дом культуры и знаменитый Ленинградский мясокомбинат, и его любимое детище – грандиозное здание Дома Советов на Московском проспекте.

– Согласно семейному преданию, – продолжает Екатерина Юрьевна рассказ о своем выдающемся деде, – знаменитый партийный псевдоним Лев Бронштейн «позаимствовал» у простого типографского наборщика, в семье которого будущий «буревестник революции» и автор доктрины красного террора некоторое время скрывался от преследования царской охранки под видом двоюродного брата. В семье Абрама Троцкого подрастало пятеро детей: четыре дочери и только один сын, будущий выдающийся архитектор Ной Троцкий.

Возвращаясь к Льву Бронштейну – через некоторое время революционное подполье, а затем и весь мир знал его уже только как Льва Троцкого. Прошло время, и автору мемориального комплекса у Финляндского вокзала – архитектору Троцкому, в том же Большом Доме на Литейном, фасад которого он же и «сочинил», недвусмысленно предложили: «А не хотите ли вы, товарищ Троцкий, поменять вашу фамилию на какую-нибудь менее …известную?» На что архитектор, отличавшийся независимым характером, парировал: «Но это ведь не я, а Лев Троцкий украл у нашей семьи фамилию! Поэтому я останусь при ней».

«И я мечтал, чтоб песни не стихали!»

…За такими семейными преданиями время летит незаметно. Продолжаем листать семейные альбомы:

– Это мы всей семьей летом в Токсово, – комментирует Екатерина Юрьевна, – это мама Нора со своим папой Ноем Троцким, это моя младшая сестра Надежда, а это папа со своими учениками. А это папа – студент, а это папа еще солдатик…

Она наизусть читает десятки стихов отца, прерываясь на эмоциональные комментарии, показывает единственный, изданный уже после смерти Юрия Забинкова, сборник стихов, достает с антресолей несколько коробок с архивами семьи, среди них – десятки солдатских треугольников, пожелтевших от времени. Он писал бабушке и маме, Берте Абрамовне, бывшим в эвакуации, еще ничего не зная о судьбе своего отца, журналиста Соломона Забинкова, оставшегося в осажденном Ленинграде.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать здесь хотя бы несколько коротеньких отрывочков из этих писем, написанных совсем юным человеком. Но в них – свидетельства эпохи, портрет поколения и святая вера советского мальчишки в Победу. «41 год. Сегодня радостный день. Сегодня радио принесло радостную весть о наших нескольких успешных контрнаступлениях. Весь день улыбаюсь. А еще очень хочется хорошей музыки. Но право на музыку, на филармонию, на смех, на весну надо завоевать. Ну что ж, повоюем! Отобьемся, тогда и послушаем музыку». 43(?) год. «С Новым годом, дорогие мои! И с непременным новым счастьем. У нас очень хорошо была проведена подписка на денежно-вещевую лотерею. Я взял три билета. Считаю своим долгом, счастьем и честью оплатить хотя бы три-четыре пулеметных очереди по врагу». 43 год. Дорогие мои! Я жив и здоров. Я был у Мартынова (поэт Леонид Мартынов. – Т.Т.) И успех неожиданный для меня. Стихи мои ему очень понравились. Одобрены, вызвали много лестных высказываний и были приняты в альманах». 43 год. «Прежде всего поздравляю вас с замечательными успехами нашей армии! С прорывом блокады нашего любимого Ленинграда. Это сейчас главное – продолжать бить врага!»

Да, Юрий Забинков, как и десятки тысяч ленинградских мальчишек, был призван в армию в неполных восемнадцать, сразу после школы. По окончании Зенитно-прожекторного училища в Рыбинске, уже в 41-м младшим лейтенантом был отправлен на фронт, в составе Рижской дивизии принимал участие в боях за Земландский полуостров и брал Кенигсберг. И при любой возможности, в перерывах между боями писал стихи:

Исполнилось мне девятнадцать.

Вы помните день мой, друзья?

Сегодня нам всем не собраться,

Но с вами по-прежнему я…

Сегодня с тобой мы не спляшем,

Веселье и смех отгони:

Прекрасную родину нашу

Постигли тяжелые дни…

В бою не узнаю пощады,

Не буду в бою отступать,

Подобно бойцам Ленинграда,

Подобно бойцам Сталинграда,

Сражаясь за каждую пядь.

А если врагам всенародным

Позволю к Востоку пройти,

Так пусть же на будущий год мне

В такой же вот день, как сегодня,

Не будет, друзья, двадцати!

«Без бронзового звона»

Наверняка он мог бы стать прекрасным профессиональным поэтом, потому что его юношеские довоенные и фронтовые стихи благословили Самуил Маршак и Леонид Мартынов. Одобрительно о творчестве юного поэта отзывались Вера Кетлинская и, Ольга Берггольц. Но он выбрал другую стезю, и, окончив после войны филологический факультет Ленинградского университета, более 30 лет преподавал русский язык и литературу в школе. Ушел из жизни Юрий Соломонович до обидного рано, в 57 лет. Проводить его в последний путь пришло такое количество людей, что даже видавшие виды работники Ленинградского крематория, спрашивали: «А кем он был, этот человек?

– Учителем! – отвечали люди, ученики и ученики его учеников. Учителем стала и его старшая дочь, Екатерина Юрьевна Забинкова. И в день, когда мы встретились, она читала мне вслух его стихи и в том числе те, которые никогда не были и не могли быть опубликованы при его жизни.

– Самые известные – «Без бронзового звона». У этого стихотворения особая судьба. Написав эти стихи, отец сказал: «Плохо я писать о родине не хочу, а хорошо писать не могу. На этом я стихи писать прекращаю». И он действительно прекратил писать стихи о Родине, отводя душу на посвящениях друзьям, родным, писал частушки и сатирические стихи в «Санкт-Петербургские ведомости» и в школьную газету.

Это же стихотворение зажило своей отдельной жизнью. Оно ходило в списках по стране и приписывалось то Борису Слуцкому, то Ольге Берггольц. Когда же в 1989 году уже «грянула перестройка», я прочла это стихотворение на вечере бывших репрессированных и от волнения запуталась, мне из зала наперебой стали подсказывать слова:

«…Кто был живой с живыми разлучен по ханжески расчетливым наветам, кто был при жизни наспех оклеветан, кто был посмертно наскоро прощен… Ни холмика, ни имени, ни даты… О, родина! Заплачь и ты о них…»

В общем, оказалось, что это стихотворение, как и другое – «Неспетая песня», – хорошо знали и передавали из уст в уста, только автор им был неизвестен.

– И вы представляете, – продолжает свой рассказ Екатерина Юрьевна, – даже в 1994 году, когда мы издавали этот сборник, мы не знали, что это в общем-то посвящение нашему деду, отцу Юрия Соломоновича, журналисту Соломону Забинкову, павшему жертвой наветов и клеветы. Вся его вина: честная и жесткая статья сразу после того, как Ленинград взяли в кольцо блокады. Он предвидел те тяготы и страшные испытания, которые выпадут на долю ленинградцев, и писал об этом. Его обвинили в паникерстве, в том, что он распространяет слухи и вообще – назвали пособником врага.

Никогда! Никогда в жизни отец нам не рассказывал о судьбе своего отца, которого очень любил и просто боготворил. Ведь Соломон Ильич мог эвакуироваться, но он остался, он остался в родном городе работать и защищать его, а закончил свою жизнь в тюремной больнице. Для нас, его дочерей, его жены, для всей семьи официальная версия была одна: Соломон Забинков погиб при арт­обстреле в осажденном Ленинграде. И только после смерти папы, разбирая его архивы, то есть в 1981 году, я узнала истину. Нашла справку из тюремной больницы «Крестов» о смерти С.И. Забинкова. А спустя годы вышел сюжет известного тележурналиста Алексея Пиманова, точнее, это был фильм «Неизвестная блокада», там прозвучала история жизни и смерти и Соломона Забинкова, вся вина которого заключалась только в том, что он честно и непредвзято писал о жизни города в первые дни блокады.

«О твоей тоскуя судьбе»…

«…О твоей тоскуя судьбе – мне весь свет без отца не мил – долгим вечером о тебе я товарищу говорил, а заснув, увидал во сне, что с рассветом иного дня ты пришел, любимый, ко мне и, лаская, обнял меня…». Эти строки, – памяти отца, Юрий Забинков написал на фронте, в июне 1942 года, еще не зная, как и при каких обстоятельствах он погиб.

– А когда ему открылась правда, он был просто… мало сказать, шокирован и обескуражен, он был просто… раздавлен. Он никогда не верил в то, что отец – предатель, очернитель и так далее. Он так гордился историей своей семьи! На детство отца огромное влияние оказала судьба трех его дядьев, братьев матери, погибших в 1919 году в возрасте 17, 18 и 19 лет на фронтах гражданской войны. Один был комиссаром Чапаевской дивизии, другой – редактором «Рыбинской правды». Когда его окружили враги, он последнюю пулю оставил для себя. Третий дядя был военным санитаром и тоже погиб. И вот этому мальчику, – я имею в виду папу, воспитанному в духе беззаветной любви к Родине и верности долгу, прошедшему всю войну, говорят, что его отец – предатель! Что он мог испытывать при этом, как велики были его разочарования и потери? Об этом знал только он! Чуть-чуть он донес до нас в стихах свои чувства, пока просто не запретил писать себе.

При этом он не был диссидентом и не мыслил своей жизни без Родины. Но мы читали на папиросной бумаге Солженицына, и мы читали в «Роман-газете» его «Один день Ивана Денисовича», как только он был напечатан. Самое интересное: папа тут же провел по этому произведению урок в школе, мотивируя это тем, что раз напечатали, значит, можно! Один из его учеников был знаком с Солженицыным, рассказал ему об этом удивительном уроке. Александр Исаевич спросил: «А ваш учитель не сидел?» – «Нет, не сидел! – ответил парень.

– Ну, значит, сядет! – сказал Солженицын. Но папа, слава Богу, так и не сидел. Мы слушали Галича на кухне, но стукачей среди наших друзей не было, поэтому мы уцелели. Стихов серьезных папа действительно больше не писал, я думаю, он берег и нас, и себя – для нас. Потому что стихи, это ведь известный факт, зачастую не подчиняются здравому смыслу, и в стихах человек говорит о сокровенном. Например, об этом:

Исполниться все обещало,

За что мы сражались, друзья.

И ты уже рядом звучала,

Неспетая песня моя…

И горькою лагерной пылью

Покрылись родные края,

И ты не расправила крылья,

Неспетая песня моя.

Всю свою не очень долгую жизнь Юрий Соломонович Забинков преподавал литературу и русский язык в двух ленинградских школах: в 204 и 190 специализированной, с художественным уклоном. Среди его учеников много известных людей: художников, ученых и учителей. И думается, что его песни – это его ученики, которых он учил мыслить и чувствовать, сострадать и прощать. Учил прекрасному и высокому. Учил любить Родину и служить Отечеству. Сам он послужил Родине достойно и оставил по себе добрую память.

Татьяна ТРУБАЧЕВА