Мой друг Махмуд

(Почти документальный рассказ из жизни одного садоводства)

…Дачный сезон в нашем пожилом СНТ с ласковым названием «Дубравушка» начинается даже не с весны. Времена года здесь не играют роли.

Дачный сезон начинается со звонка другу:

– Мишань, Махмуд ещё не приехал? – Звонил, однозначно обещал приехать в марте, – отвечает мой сосед Мишаня, такой же счастливый обладатель урожайных шести соток лет эдак пятьдесят с гаком. – У Люси будет? – У неё, у кого же, он своих не бросает!

Смысл этого короткого диалога позволяет облегченно вздохнуть! – Махмуд приезжает – значит, жизнь продолжается. Можно ехать в свой садово-огородный рай, не боясь остаться один на один со всеми бытовыми проблемами и земляными работами.

Махмуд для пожилых владельцев садоводческих участков Дубравушки – «наше всё». Он – наши глаза и руки, служба спасения и скорая помощь. Социальный патронаж и натуральное, не показное милосердие. Ему точно пиар не нужен.

Колченогие, подточенные жизнью и временем, гипертоники и диабетики со стажем, мы с маниакальным упорством в свои семьдесят и 80 «с гаком» тащимся за десятки километров с кутулями и жиденькой рассадой, выращенной на городских подоконниках. И хотя, как шутит та же Люся, лет 30 назад приютившая смуглого и белозубого сына гор с юной женой и первенцем на своем участке, – «у нас уже и органы перестают служить, и члены отказывают, хвост и тот отвалился» – это мы стоим раком над своими драгоценными грядками с луком и чесноком, ставим рекорды по выращиванию овощных и тыквенных культур, потом закатываем всё это богатство в банки и ставим эту гордость натурального добытчика на новогодний стол.

Так вот, о Махмуде. Он, к счастью, ещё застал конец прекрасной эпохи СССР. Довольно сносно говорил по-русски, читал и даже умел писать.

Правда, со страшными ошибками, но почти так же пишет мой двенадцатилетний стопроцентно русский внук, образовывающийся в отечественной школе. Так что Махмуд вполне вписался в жизнь нашего СНТ несколько десятилетий назад. Мы постарели за эти годы, получили законную пенсию. Махмуд тоже постарел, но без пенсии. Иссиня-чёрная шевелюра Махмуда за эти 30 лет подёрнулась сединой, смуглую физиономию прорезали морщины, но он ещё по-мужски крепок и жилист. Выросли его дети, как все южные люди, рано женились, так что наш Махмуд уже дед, что его нисколько не портит, а, видимо, придает сил.

За эти годы он не только Люське пристроил на участке аккуратный летний домик, в котором несколько месяцев в году живёт вполне автономно и самостоятельно, – так, без газа и ванной, с костерком под казаном плова, принимает заказы на строительство, побелку, покраску, перекопку и прочие нехитрые работы. На своей южной родине (не то под Душанбе, не то под Ташкентом – да какая нам разница?!) – Махмуд построил дом своей маме, себе, двоим своим сыновьям, прикупил какой-то «кадиллак» с прицепом, чтобы можно было выезжать всей семьёй в горы, где у него младший брат пасёт стадо барашков в 50 голов и есть что-то типа летней дачи. В общем, у Махмуда всё тип-топ, хотя его южная родина пенсию ему не платит – рабочего стажа-то у нашего добровольного помощника нет, хотя аккуратно каждый месяц он отсылает на родину честно заработанное в России. Тоже служит своему Отечеству, так сказать. В сообразительности и понимании, что можно, а чего нельзя, Махмуду тоже не откажешь. Два года назад привёз к Люське свою очередную беременную невестку на последнем сроке, пришло ей время рожать, – взял у того же Мишани машину, отвёз в поселок за 20 километров, оставил прямо на улице, добрые люди вызвали «скорую», Джамиля благополучно родила третьего, уже гражданина России, и – о явленное чудо! Бац, имеет право на получение материнского капитала.

– Ничего не попишешь, – почесал репу наш грамотный Мишаня, – закон есть закон. – И уважительно добавил: «Чурка, а соображает».

Махмуд, кстати, обижается, когда его называют «чурка». И мы при нём таких оскорбительных выражений не допускаем. За эти годы выучили его слова: рахмат (спасибо), бар (есть), йок (нет), и хоп (значит, хорошо, ладно). Бакшиш – это не только его законный доход, ещё и навар, чаевые и просто взятка – в том числе тем, кому приходится давать бакшиш. А иначе как бы наш Махмуд годами жил неприкасаемым субъектом в нашей Дубравушке? Правда, наше почти богом и людьми забытое садоводство, куда нет хороших дорог и практически не ходит общественный транспорт – не такой уж лакомый кусочек для чиновников. Это для нас наш садово-огородный рай – земля обетованная, где мы оживаем каждой весной и прорастаем вместе с нашими первоцветами и распускаемся розово-белым яблоневым цветом. В прошлом году в результате депутатских боев победили нехорошие люди, отменившие дотации на единственную маршрутку, ходившую несколько раз в течение дня от поселка до нашей Дубравушки. Каких-то 20 км, но пешком не осилить, – остается единственный транспорт – такси. Цены-то, представляете, какие стали заламывать эти абреки? Кстати, тоже в большинстве своем уроженцы далеко не наших мест. Опять палочка-выручалочка – Махмуд. Если мы не поспеваем к единственной, раз в сутки приезжающей в наше СНТ автолавке, привозящей хлеб, Махмуд берёт сразу буханок 20–30, сколько попросят, потом на «велике» развозит по своим дорогим старикам и старухам. Он же, если поспеет, берёт на нас свежий фермерский творожок и сметанку в другой автолавке – под заказ, денег за доставку не берёт. Это его благотворительность.

…Ко мне Махмуд по неизвестным для меня причинам дышит неровно. Называет исключительно «ДЭВУШКА» – именно через глубокое «Э».

– Дэвушка! – кричит он мне с утра спозаранку, проезжая на своем «велике» с неизменной хозяйственной корзиной на багажнике, – мусор бар?

– Бар, Махмуд, бар – отвечаю ему в тон и вручаю с вечера приготовленный мешок с мусором. У нас до мусорных контейнеров пилить метров пятьсот, а Махмуд по дороге подбирает у таких же одиноких бедолаг, как я, мешков пять и отвозит уже много лет.

– Махмудик, – униженно прошу я нашего благодетеля, – теплицу бы поправить – этой зимой столько снега было, перекосило всю, может, выправишь? На новую ну никак не набрать! Да и помыть не помешало бы, а заодно и грядки бы перекопать, ты как? Очень занят?

Спрашиваю, а сама понимаю – весна, конечно, занят, конечно, нарасхват. В очереди стоят у Махмуда любители-садоводы. Кому что – грядки перекопать, деревья побелить и опрыскать, кому заборчик поправить, кому стекло вставить в окно, кому-то даже пса любимого похоронить. На даче всякое случается. В том числе непредвиденное.

Несправедливо было бы сказать, что наша председатель СНТ сидит, ручки сложив. Не та фигура. Она лет на …дцать нас моложе, ещё вполне строевая «дэвушка», и воду нам вовремя включают, и с автолавками продуктовыми в своё время договорилась, чтобы приезжали, ну а чтобы маршрутку к нам вновь пустили – это и мы понимаем, не в её силах, и отчитывается она о проделанной работе, как тратит наши взносы, – всё вовремя. Но не придёт Эльвира (так зовут нашу звезду, хозяйку СНТ) помыть мне теплицу, не перекопает грядки, не поправит свалившийся заборчик. Сами понимаете, сие не в её компетенции. Это дело Махмуда. Правда, ходят слухи, что столько лет работающий и проживающий на правах полной монополии в нашем СНТ Махмуд отстегивает куда следует соответствующий «бакшиш»… Это их проблема. Моя проблема – боль за рассаду. Она перерастает, а теплица завалилась.

– Ну так как, Махмуд, придёшь? – с тревогой спрашиваю «держателя моих акций на счастливое лето».

– Вечером посмотрю, – отвечает Махмуд. И, опустив глаза долу, добавляет: – Только стоить это будет… – и называет сумму, от которой я даже подпрыгиваю.

– Махмуд, – кричу я. – Креста на тебе нет!

– Я мусульманин, – отвечает Махмуд. – Думай, дэвушка. Я цену сказал.

Через час-другой слышу крик на участке у Мишани:

– Совести у тебя нет, Махмуд. Ты же обещал, мы же ещё прошлым летом договорились, что ты фундамент мне поможешь залить, я же всё приготовил, я же с работы отпросился.

Мишаня кричит, пересыпая свою речь добротными русскими, а скорее татарскими, выражениями, Махмуд, как всегда, говорит тихо, слов его не разобрать. Но я догадываюсь, о чём идёт речь, по крикам Мишани.

– Мать, мать. Какая она тебе мать?! Мать у тебя в твоем кишлаке или ауле, как ты там её? А здесь мне наплевать, здесь никакой матери, здесь у тебя деловые отношения. Договорились – значит, договорились. Слово пацана!

И я понимаю, почему Махмуд заломил такую цену – такую же, как обещал ему заплатить Мишаня за залив фундамента. Скромняга, добрая душа, мой друг Махмуд не мог отказать своей дэвушке, но решил хотя бы в цене не проиграть. И взяв в руки свою палку-помогалку, хромаю на участок к Мишане.

– Махмуд, друг мой, – вру на голубом глазу, – ты уж извини, дружище, но у меня нет таких денег, и сын с внуком обещали приехать, помогут мне с этой несчастной теплицей, или даже новую купят, так что всё отменяется. Если только грядки поможешь перекопать, когда времечко будет.

Махмуд согласно кивает, и я физически чувствую, какое облегчение он испытывает. С Мишаней ссориться не стоит, опасно даже, среди его друзей немало бандитов конца 90-х, вставших на путь исправления. Нынешние бизнесмены и предприниматели, хозяева нынешней жизни. И человек он, хотя и добрый в основном, но импульсивный и в гневе непредсказуемый.

В общем, всё хорошо. Только рассада перерастает. Тянется, в землю просится. Я жду Махмуда. Ещё жду гостей дорогих, сидя на своей скамеечке, обращенной к центральной улице нашего садово-огородного рая. Вдруг нагрянут, вдруг приедут – сын, внук, невестка, вдруг все вместе, вдруг мои старушки-веселушки, бросив в землю все семена, растолкав свою рассаду по теплице, заглянут ко мне на огонёк, – мол, как ты тут, мама? Как ты тут, бабушка? Как ты тут, подружка?

– Как ты, дэвушка? – несётся от калитки. – Как здоровье, как настроение? – кричит Махмуд. – Я тебе хлеба привёз и сметану.

* * *

Спасибо, мой друг Махмуд, за всё. За всё, что было, и за всё, чего уже не будет. Этой весной позвонила Мишане и Люсе: «Как Махмуд, приедет?»

– Нет, – хмуро ответил Мишаня. – Он Люсе звонил. Сказал, что устал уже, да и после Крокуса ему тяжело ехать, стыдно за соотечественников, своими руками, сказал, удавил бы этих шайтанов. Да и вдруг не пустят в Россию. Всю жизнь своим землякам эти шайтаны испортили. – Ну, ничего, успокоил меня напоследок Мишаня, – ходят слухи, что к нам в Россию скоро негры, то есть, извините, бабушка, афроамериканцы приедут в качестве мигрантов, не то с Берега Слоновой Кости, не то из Гвинеи. Будем учить суахили, или на каком они там говорят. А на мой взгляд, так лучше нам всем учить китайский – Китай нам поможет с рабочей силой, коли своих работничков не нарожали. Ты вот сколько, тетушка, произвела на свет? – Одного, – честно признаюсь я в своем грехе. – Ну вот видишь, – подводит Мишаня итог нашей демографической ситуации в стране, – вот так все по одному, по одному, и где же взять теперь работников нам? Только за границей заказывать. Так что терпи, бабка.

И терплю. Сижу на своей скамейке по вечерам, жду сына, внука, невестку. Сын позвонил – всей семьей в Турцию поехали отдыхать, потом работа их настигла. Да и не любят они мою дачу, не любят копаться в земле, ни к чему им моя рассада и мои огурцы, мои яблоки и груши. Разве что варенье малиновое и клубничное ещё им годится, а так… В магазине всё теперь есть. Магазинный конфитюр и джем. Не купишь только в магазине ту радость, которая была от первой ягодки, сорванной самостоятельно сыночком в два года прямо с грядки, с этого первого краснобокого яблочка, созревшего на диковинной яблоньке с названием «Пионерка», и с этой тропинки в прекрасный мир моей юности, когда мы с моим покойным мужем с таким энтузиазмом обживали и обустраивали нашу дачу…

Ай, жизнь, ты где? Где ты, сладкая моя ягода-малинка? Где ты, мой друг Махмуд, – как подрастают твои внуки в ваших горах? Пасёшь ты своих баранов, и не знаешь, что дачу-то мы продаем нынче. Кончилось моё лето, не начавшись.

Ваша Герда Ивановна
Фото Антона ЛЯПИНА