«И вот душа пошатнулась, словно с ангелом говоря»

Моему учителю Антонине Андреевне Кузьминой посвящается
Сейчас я о нём знаю уже так много, что, кажется, он родной мне человек. Долгие годы он был в забвении, и даже творческие люди, получавшие образование в советских университетах, мало что знали об этом российском «невольнике чести», тоже павшим «оклеветанным молвой», по воле тех, кто пришёл строить новый мир, до основания разрушив старый.
Слава Богу, все изменилось, сняты печати умолчания, обнажена жестокая правда. И предстал он перед нами своими талантом и красотой, своей яркой, короткой жизнью – шаг за шагом, слово за словом…
Вся душа моя осязаемо переполнена видениями, которые могли быть явью, если бы мы с ним жили в одно время. В той жизни мы бы ходили по одним душистым от разнотравья лугам, дышали бы сиреневым и черёмуховым воздухом, молились в одном храме в селе Сулега, который в двух верстах на высокой горе. А здесь, в Бернгардовке, возле теперешней моей обители, где-то совсем рядом, у напоенной сосновым бальзамом кромки леса, на берегу темной прохладной речки разорвали его сердце свинцовой пулей в будущий через много лет мой день рождения. Удивительное стечение ручейков времени на перекрестках дорогих сердцу мест.

«Но все мне памятна до боли Тверская скудная земля»
Наша школа, сначала семи-, а потом восьмилетка находилась в центральной усадьбе колхоза имени Кирова села Градницы, километрах в пятнадцати от старинного города Бежецка, который, кстати, на 10 лет старше Москвы. Школа была одна на всю восточную округу района. Пешком или на велосипедах летом, зимой на лыжах каждый день сюда добиралась ребятня, начиная с 5-го класса. Тех, кто жил дальше, привозили в школу на лошадях на всю неделю. Кому-то снимали частное жильё у местных хозяев, кого-то селили в общежитие.
Сама школа представляла собой деревянное двухэтажное здание. На первом этаже четыре классные комнаты: одна была в коридоре под лестницей, а три других имели вход из довольно просторного зала. В этом зале стояли вдоль одной стены брусья, напротив – низкие длинные скамейки. На втором этаже было ещё два класса и учительская – маленькая, как светелка, комната с балконом.
Зал внизу во время уроков использовался для физкультуры. В перемены его наполняла детвора, и чтобы был порядок, здесь делали гимнастику, а в большую перемену устраивали игры в «ручейки» и даже танцы под гармошку, благо юных гармонистов хватало, этот инструмент был практически в каждом доме. В свободное от учёбы время, сделав уроки, мы в этом же зале проводили репетиции. В хоре пели все, независимо от того, есть у тебя музыкальный слух или нет. Это сплачивало, дисциплинировало, с одной стороны, и поощрялось, с другой, – участников самодеятельности зимой на тракторных санях возили по деревням; они выступали в клубах, где таковые были, или просто в чьей-то деревенской избе, в которой имелась большая горница.
Была в нашей школе замечательная учительница русского языка и литературы Антонина Андреевна Кузьмина. Она и руководила нами во внеклассное время, и хором дирижировала, и пела с нами народные и советские песни (кстати, у неё самой слуха точно не было, но это нам не мешало выдавать могучий унисон), и организовывала «гастроли».
Все классы осенью проходили так называемую трудовую практику, помогали колхозу. И картошку копали (подбирали за плугом), и лён поднимали. Лён – особая местная культура, которую повсеместно возделывали в Бежецком крае. Среди колхозников-льноводов даже были Герои Социалистического Труда. В городе, довольно крупном в Тверской (тогда Калининской) области, было немало промышленных предприятий, в том числе завод «Сельмаш», единственный в мире в то время выпускающий льнообрабатывающую технику (молотилки, а потом и уборочные комбайны). Естественно, был в райцентре и льнозавод, где тресту превращали в волокно. Треста – это обмолоченные от семян, высушенные в снопах стебли, а потом разостланные по лугам под августовские росы. Из лент набирали пучки, веером ставили их в конус для просушки, а потом собирали в большие снопы. На заводе в специальных машинах со стеблей отчесывали сухую ломкую корочку, и оставалось мягкое, тонкое, как человеческий волос, волокно, из которого потом пряли нити.
Поднимать лён – это последняя технологическая операция на поле. Ленты, как длинные домотканые половики, тянулись по бывшим сенокосам и по обработанным полям. К началу сентября они были уже готовы к окончательной уборке. Работа эта несложная. Вот школьники и помогали.
Деревни в округе были малонаселённые, отживающие свой век: Ханино, Теребени, Слепнево. В какую-то осень возле них мы и поднимали тот самый лён. Ко времени отдыха нам привозили обед – большой бидон парного молока и очень мягкий свежеиспечённый хлеб – вкуснота! А тот раз машина пришла не на поле, а прямо в деревню, где было несколько совсем старых, и, кажется, нежилых уже домов.
– Смотрите, ребята, вот фундамент. Здесь раньше был барский дом, – сказала нам Антонина Андреевна. Вокруг фундамента мы увидели почти засохшие, но ещё цепляющиеся за скудную землю кусты то ли смородины, то ли крыжовника. Рядом яблонька – старая, сморщенная, несколько сучков с маленькими яблоками-дичками.
Что за барин именно здесь жил, мы не узнали ни тогда, ни потом. Вот километрах в восьми отсюда, в д. Борисково, когда-то жил другой барин – до революции и ещё раньше. О нём слышали. Старики рассказывали, что у некоторых из них деды и бабки работали на «подёнщине» у того борисковского хозяина. После него осталась часть дома, где многие годы располагалась местная больница (в которой, кстати, родилась и я). Позже, при моей, уже взрослой жизни, краеведы «раскопали» информацию, что именно из этой барской семьи кто-то придумал первым в России зерновой комбайн.
Жизнь разбросала нас по городам и весям. Сразу после выпуска нашего класса, в котором Антонина Андреевна была классным руководителем, ей было присвоено звание Заслуженного учителя школы РСФСР. Мы с ней поддерживали отношения очень долго. Судьба свела меня с журналистом Селивановым из газеты «Сельская жизнь», он был куратором моего выпускного диплома. Какое же было удивление, что в свое время он тоже был учеником А.А. Кузьминой и даже опубликовал в центральной газете очерк о ней под заголовком «Антонина Андреевна». И он, и я выбрали себе профессию журналиста благодаря её незабываемым градницким урокам жизни.
«Там милого сына цветут васильковые очи»
Лет двадцать назад, когда я жила уже здесь, во Всеволожске, в телепрограмме прочитала анонс передачи: «Ахматовские чтения в Бежецке». Очень удивилась: по какому поводу? В бежецкой районной газете я работала с 1971 по 1980 год, естественно, культурной жизни своего края была не чужда. Шишков, автор «Угрюм-реки» – да, наш писатель, памятник ему в горсаду стоит с незапамятных времён. Балалаечник Андреев, создатель первого русского оркестра народных инструментов, тоже родом из нашего уезда. Были и другие имена, менее известные, но достойно отразившиеся в местной истории люди. Но Ахматова?..
Началась передача. Камера издалека медленно «наезжает» на ту самую церковь в селе Сулега (отсюда родом мой муж, здесь выросли мои дети, недалеко под горой на сельском погосте покоится мой отец, дедушки и бабушки не в одном поколении). А дальше новый сюжет: наша школа в тех самых Градницах. А в ней уже не учебное заведение, а библиотека и музей. Смотрю, знакомое лицо, Генка Катышев. Я его с детства не видела, но в фильме узнала. Он учился на год старше, был влюблён в мою одноклассницу Капу Григорьеву, внешне похожую на итальянскую мадонну. Она тоже стала журналистом и работала редактором газеты в п. Сонково – райцентре рядом с Бежецком. Геннадий окончил авиационный институт, работал на авиазаводе в Рыбинске, но потом бросил профессию, приехал в родные Градницы, поближе к Капитолине, преподавал в школе математику и физику. А когда это стало возможным, организовал здесь ахматовский музей.
Кто знает творчество Ахматовой, обязательно вспомнит цикл стихов, подписанных: Слепнево, осень 1913 года, затем 1914, 1916… Вспомнилось: детство, подъём льна, заброшенная деревня, останки фундамента, слова Антонины Андреевны: «Здесь был барский дом». Значит, вот почему в Градницах музей, ведь Слепнево входило в состав того самого колхоза имени Кирова. Как я уже потом выяснила, оказалось, что не только поэтому. Наша школа и была тем самым барским домом, который ещё перед войной разобрали и переместили на центральную усадьбу! Анна Ахматова, будучи женой поэта, часто бывала здесь – когда вместе с ним, а когда и одна, ожидая любимого из далёких странствий.
«Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Белый, белый Духов день.
Нынче другу возвратиться
Из-за моря – крайний срок
Все мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок».
В этих местах и мною всё исхожено, здесь моя душа наполнялась смыслом жизни, отсюда я получила путевку в большую жизнь. А школа наша, её стены были обжиты матерью Гумилёва Анной Ивановной, им самим и любимой женщиной, подарившей ему сына. А в маленькой учительской наверняка была её келья, где она в яркий день брала ребёнка на руки, а ночами грезила о нём, её мужчине. Сам Николай обошел и изъездил всю округу, не раз бывал в гостях у борисовского барина. И, конечно же, он вместе с семьёй ходил в сулежскую церковь, самую большую и красивую на десятки верст. Но мы об этом ещё не знали.
Анна Ахматова была на слуху и в советское время, её творчество не было так «задвинуто», как Николая Гумилёва, мы её даже «мимоходом» изучали в контексте поэтов «Серебряного века». А вот имя опального поэта, пожалуй, зазвучало только в перестройку. Помню репортаж с какой-то творческой «тусовки», в которой задали вопрос жене генсека Раисе Горбачевой: «А когда будут изданы произведения Гумилёва?» Тогда и стали появляться сборники его стихов и биографические монографии. Самую подробную информацию о поэте и все, что его связывало с Бежецком, со Слепневом, я узнала из краеведческих исследований бежецких историков и даже нашла в Санкт-Петербурге Сергея Сенина, который приложил к гумилевской теме свою руку. Сергей пришёл к нам в газету «Путь коммунизма» сразу после школы, поработал немного, поступил в МГУ на очный факультет журналистики и пропал из моего поля зрения. Я разыскала его в прошлом году.
Сын Гумилева и Ахматовой Лев с детства жил в Слепневе, а потом в Бежецке с бабушкой. Брак родителей практически распался ещё за три года до казни Николая, Анна и вовсе оставила Лёвушку со свекровью. Есть у неё стихотворение «Бежецк», датированное 26 декабря 1921 г., где такие строки:
«Там белые церкви и звонкий, светящийся лед.
Там милого сына цветут васильковые очи.
Над городом древним алмазные русские ночи
И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.
Там строгая память, такая скупая теперь…»
Лев окончил в Бежецке гимназию и уехал учиться в Ленинград. Я помню уже здесь, в восьмидесятых годах, его «живые» лекции, которые он вел на телевидении об истории этносов и другие, касающиеся российской старины, в том числе и о временах татаро-монгольского ига. Мне думается, его интерес к этой теме сформировался ещё при жизни в бежецком крае, по которому серьезно прошлась Золотая орда. Не случайно рядом с деревней Слепнево было Ханино, а ещё в округе есть селения Рашино, Кости Ратны (там курган, говорят, в нём древние, с поры ига, захоронения), на речке Уйвешь есть Караульный мост с тех же времён. А ещё в Большом лесу, мама рассказывала, по преданию, был город Спас, его татары сожгли, и они, девочки-подростки, боялись ходить туда по ягоды-грибы, так как могли провалиться в старинные колодцы. Под Бежецком где-то была речка Сити, где супостатам русичи дали серьезный бой. Впрочем, это совсем другая тема.
«После стольких лет я пришёл назад»…
В прошлом году по телевизору показали художественный фильм «Луна в зените» об Анне Ахматовой, роль которой замечательно сыграла Светлана Крючкова. Фильм-воспоминание о её жизни. Меня потрясла сцена казни поэта (роль Владимира Кошевого). Он стоял изящно – красивый, гордый, несломленный, в ослепительно белой рубашке. И такой родной. За его спиной – льняного цвета поляна высокой травы, на заднем плане – живой декорацией сосновый лес. За кадром звучало его стихотворение (в сборнике, который у меня есть, оно напечатано последним «…Ты держишь хрустальную сферу в прозрачных и тонких перстах»…).
Может быть, на самом деле все было по-другому, но этот образ был настолько проникновенным, что «моя душа пошатнулась» от невозвратной потери, от горя и ярости по поводу человеческой несправедливости.Это произошло где-то рядом, возле Бернгардовки, месте, где я живу уже больше 30 лет. Это произошло 25 августа 1921 года, в мой будущий день рождения.
Такое совпадение дат вызывает у меня какое-то мистическое чувство. Может, все это не случайно вообще в моей семье (муж ушёл из жизни 6 июня, сын родился 10 февраля – это дни Пушкина, самого любимого поэта). В этих датах есть незримая, только Богу понятная, связь с их душами. Может, мне ниспослан особый наказ, который нужно исполнить в память о них?
В течение нескольких лет в конце августа возле моста через речку Лубью в Бернгардовке, на её берегу, в низине у трёх больших сосен собирались почтить память Николая Гумилёва поклонники его таланта. Они читали стихи, обменивались впечатлениями, воспоминаниями. Это место приметила в свое время местная жительница, почитавшая изысканную поэзию, Тамара Левкович, считая, что где-то здесь рядом и был казнен Гумилёв. Я её хорошо знала – наши дома были в одном дворе. Она рассказывала, как с ребятами-школьниками «прикатили» к соснам несколько больших камней, кажется, пять – в честь поэтов Гумилёва, Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, Корнилова. Потом здесь по её просьбе всеволожский умелец установил памятный крест. Этот своеобразный мемориал люди хорошо восприняли, он и стал центром памяти Гумилева. Народным. Без статуса.
Я часто хожу через этот мост. Когда моя внучка была помладше, она, как и другие ребятишки, всегда брала с собой булку, чтобы покормить уточек, – они к осени выводили сюда многочисленную стаю утят, к радости детворы. «Бабушка, а кому здесь крест поставили?» – спрашивала она. Я рассказывала. Теперь она подошла к тому юному возрасту, когда уже можно (и нужно!) говорить с ней и о высокой поэзии, и о трагедии поэта. А в прошлом году (слава Богу, что она не видела эту жуть) я шла при закатном солнце по гумилевскому мосту – так в народе его стали называть, и увидела возле креста стаю крыс, десятка два, они сновали по берегу – туда-сюда, вокруг памятного места. Останавливались другие прохожие. Возмущались, кто-то с опаской быстро проходил мимо, сцена – не для слабонервных. Потом пропал крест – украли.
«На путях зелёных и земных»
…Два года назад я была в родном Бежецке. Обратила внимание: на Большой улице, главной в городе (раньше она называлась ул. Карла Маркса), появился новый памятник. Остановилась, вышла из машины: Гумилевы и Ахматова. Анна сидит на стуле, взрослый сын Лев стоит, с книгой в руке, а у них за спиной – высокая стела с бюстом Николая. Вот молодцы бежечане!
Как всегда, приезжая на родину, звоню друзьям и коллегам. Бывший наш редактор Валентин Преображенский был человеком творческим и остался, сейчас детские книжки пишет. Разговоры, понятно, – длинные, с воспоминаниями. Я его спросила: «Чем живёт, дышит бежецкая культура?» И он ответил: «Гумилевым! Вот памятник поставили. Поэтическая общественность часто к датам собирается. Фестивали бардовские устраиваем на озере у Слепнево».
Деревни Слепнево, как и других, что были рядом, уже нет. Ещё в мою бытность снесли дома, распахали поля. Недалеко от этого места была низина, почти болото, Мжаловка называлась. Нашлись специалисты, организовали рыбколхоз, превратили Мжаловку в несколько довольно больших озёр, стали разводить в них карпов. Когда приходило время «собирать» улов, спускали из озер воду. В озерах не только привозные карпы плодились, но и своя рыба водилась – особенно щуки, налимы и всякая речная мелочь. Во время слива воды они пытались спастись и уплывали в ручейки и речки. Вот раздолье было местным рыболовам – и удочек не надо, рыба сама в руки шла, а щуки – чуть ли не по метру.
На берегу одного из этих озёр и проводятся теперь фестивали, посвящённые замечательной слепневской чете – Николаю Гумилеву и Анне Ахматовой. Кстати, мать Николая похоронена в Бежецке, на старом кладбище, и к ней не зарастает народная тропа. Искренне радуюсь за земляков, за высокую духовность, за то, что они помнят о каждом, кто оставил заметный творческий след на их малой Родине.
А мы-то чем хуже? Что у нас во Всеволожске? До сих пор разрушенное «Приютино», неказистый историко-краеведческий музей, всего два памятника выдающимся личностям – В.И. Ленину и В.А. Всеволожскому. В других городах России есть памятники Николаю Гумилёву. У нас же не уберегли даже тот народный мемориал. Хотя можно было бы что-то и более достойное установить.
Сейчас наша газета вместе с городскими энтузиастами снова (уже не первый раз) подняла тему создания мемориала памяти Николая Гумилева. Опубликовано несколько материалов, идёт дискуссия, на днях наконец-то в Бернгардовке опять соберутся почтить память поэта не равнодушные к русской культуре люди. Может быть, на этот раз у нас получится?
Вера ТУМАНОВА
В заголовках использованы строки из стихов Н. Гумилева и А. Ахматовой.
На снимках: церковь в с. Сулега; памятник в Бежецке.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

code