«А живу я, огромную цену за жизнь заплатив…»

В эти памятные для нашей страны дни – 76 лет со дня прорыва, 75-я годовщина со дня полного освобождения города Ленинграда от вражеской блокады – у нашей землячки Ирины Борисовны Ивановой традиционно мало времени и много встреч. Митинг у мемориала на Румболовой горе, встречи со школьниками и со своими товарищами ветеранами, жителями блокадного города и теми, кто защищал и освобождал осажденный город. Все меньше остается их, наших спасителей и спасенных. Уже и детям блокады – таким, как Ирина Борисовна, – далеко за восемьдесят.

Но, несмотря на возраст и нездоровье, она старается не отказываться от встреч. Она спешит. Спешит рассказать все, что помнит сама, что пришлось вынести детям поколения войны. Рассказать, чтобы остались живые свидетельства: в документальных кинокадрах, в радиопередачах и в газетных строках та горькая и страшная правда. Рассказать, чтобы знали о цене победы и о цене человеческой жизни, чтобы помнили о великом благородстве и милосердии жителей блокадного города.

«Наш «Найдёныш»

Собственно, с газеты все и началось. Точнее, удивительную историю «Девочки с улицы Бармалеева» наши земляки много лет назад узнали из очерка журналиста районной газеты «Невская заря» Светланы Крупенькиной. До этого лишь самый малый, узкий круг друзей и знакомых был посвящен в подробности того, как была спасена и выжила восьмилетняя Ирочка Богданова. А после статьи в скромном агенте Всеволожского отделения Госстраха Ирине Борисовне Ивановой увидели «вторую Таню Савичеву».

Материалы о блокадной истории «Девочки с улицы Бармалеева» есть в Музее обороны и блокады Ленинграда. Большой стенд с документами и фотографиями есть и в школьном музее Лицея № 1 города Всеволожска. Он именно так и называется: «Вторая Таня Савичева». Сама же Ирина Борисовна считает, что «нет ни первых, ни вторых Савичевых». Есть огромное поколение детей войны, переживших все, что довелось пережить в блокадном городе маленькой Тане Савичевой, ставшей символом детства, унесенного войной. Просто ей, Ирочке Богдановой, повезло остаться в живых.

Иру Богданову действительно, подобно Тане Савичевой, нашли в опустевшей квартире спустя много дней после смерти всех взрослых членов семьи: тети, мамы, бабушки. Они умирали именно в таком порядке, одна за другой. Точно так же Ирочка была найдена бойцами «бытового отряда» Приморского района, которые были специально созданы для поиска живых в опустевших квартирах. Чуть живая девочка была отправлена в распределитель, затем в детский дом, и уже по льду Ладожского озера зимой 42 года эвакуирована на Большую землю. В отличие от Тани Савичевой она выжила…

Про историю ее чудесного спасения из той же газеты «Невская заря» узнал председатель Ленинградской ассоциации историков Юрий Иванович Колосов. Газета чудесным образом попала к нему в руки! Интернета-­то тогда не было. Главной темой его научных работ была «Битва за Ленинград». Юрий Иванович разыскал во Всеволожске Ирину Борисовну Богданову-Иванову, изучил все документы, записал ее воспоминания, познакомил с сотрудниками Музея обороны и блокады Ленинграда, а спустя какое-то время пригласил на встречу в Ленинградский Дом молодежи. И тут начинается ещё одна удивительная история. Рассказывает И.Б. Иванова.

– Это был 87 или 88 год… Там, в Доме молодежи, был такой устный выпуск, назывался тоже, кстати, «Красная гвоздика». И это была встреча разных поколений, – то есть в зале были дети, которые в тот момент находились в детских домах, и мы, дети блокады. Юрий Иванович выводит меня на сцену, немного рассказывает об истории моего спасения, предоставляет мне слово. И тут прямо из зала крик: «Ирочка! Найденыш ты наш!»

Зал просто замер!.. Такого специально не придумаешь, все было как в популярной в то время передаче «От всей души», которую вела Валентина Леонтьева. Только даже ведущий этой нашей встречи Юрий Иванович Колосов не мог предполагать, что в зале будут бойцы того самого «бытового отряда» Приморского района. И мы обнялись с этими женщинами, нас слезы душат, не то что говорить – дышать не можем. А они говорят: «Надо позвонить Кате Марковой, это она с подругами тебя нашла». А должна сказать, что бойцы этих отрядов ходили по опустевшим квартирам всегда втроем. Во-первых, мало ли что, да и просто тоже очень слабые от голода были. И так я узнала имена этих трех девушек и подлинную историю моего чудесного спасения.

Они пришли в мою квартиру, эти три молодых девушки. Вошли, осмотрели все, нашли двух покойников. Это были моя мама и бабушка. Самую первую, тетю Нину, младшую сестру моей мамы, которой был всего 21 год, мы с мамой и бабушкой уже вынесли в прачечную 6 февраля. Она умерла в этот день 1942 года… Замотали в простыню и вынесли… В общем, девушки увидели совершенно нежилое, давно не топленное помещение. На столе или где-то там еще лежали не отоваренные хлебные карточки за 10 дней… Ну, если бы в доме были живые, разве лежали бы эти карточки!? Они вышли и уже собрались уходить. И тут одна из них, это была Катя Маркова, говорит: «Как-то на сердце неспокойно, кажется мне, что там остался еще кто-то, живой»… Эти подробности я уже потом от них узнала…

И они вернулись, и нашли меня рядом с мертвой мамой, под одеялом. В совершенно холодной комнате, куда мы вынесли мою маму Ксюшу 25 февраля. Мы с бабушкой жили на кухне, там буржуйка была, которую мы топили чем могли. Книгами, стульями. Мы с бабушкой оставались вместе до 8 марта. Я пошла за хлебом, а когда вернулась, бабушка смотрела на меня такими пустыми, удивленными глазами, она была еще теплая, но уже мертвая. Почему я перебралась в комнату, где лежала мертвая мама, и легла умирать рядом с ней, я не понимаю. Я помню все, что было до того, но я совершенно не помню эти десять дней, что я лежала одна вместе с мертвыми в нашей квартире. До того, как меня нашли… (плачет).

Вот документы, которые составили мои спасительницы на тот день, как меня нашли. Это обязательные документы были. Под вопросом: сколько лет? – написано шесть или семь лет… А мне через месяц должно было исполниться девять. Полная опись того, что при мне было, – хлебные карточки, чемодан с детскими вещичками, которые я собрала еще при жизни бабушки. Ничего не было взято, хотя девушки из «бытовых отрядов» также падали в голодные обмороки, но карточки продуктовые не взяли. По ним и выяснили, что я лежала в квартире одна уже десять дней. Очнулась я уже в детском доме № 6 на Песочной набережной, в так называемом «Доме слепых». И рядом со мной (а мы лежали валетом) – лежало холодное тело девочки. Она была уже мертвая. Такая же Таня Савичева. Спасенная, но не выжившая. Детей, конечно, находили, но половина, а может и больше, умирала. А меня Господь, мой Ангел-хранитель, вытащил из этого ада и подарил мне такую долгую жизнь. За что я каждое утро благодарю Господа, что прожита ночь, а вечером – за прожитый день. А уж какую цену я заплатила за эту жизнь, и какую – мои родные, знает только Господь да я…

«Я не герой, я – жертва»…

Должна заметить, что у Ирины Борисовны Ивановой очень четкий порядок в документах, и в целом в хронологии и биографии ее семьи. В том смысле, что все фотографии, все даты, все подписи – все на своих местах. В каждой истории есть начало и ее завершение. Их несколько, этих удивительных историй, которые открываются в архивных документах, в многочисленных копиях: вот блокадные карточки на хлеб ее семьи, опись тех самых детских вещей, сохранившаяся каким-то чудом. «Два платья, сарафан (новый). Туфли детские. Сандалии детские (новые). И совершенно самостоятельное произведение: некое подобие известного на весь мир дневника Тани Савичевой. Письмо, отправленное в 43 году из деревни Вахтино Ярославской области по адресу: Ленинградская область, станция Всеволожская, улица Алексеевская, дом 13, Софье Лебедевой, – нашло своих адресатов. Детским почерком – своеобразный блокадный мартиролог. «Тетя Валя, тетя Соня, вы еще не знаете, что мои все умерли. Тетя Нина умерла 6 февраля 42 года, моя мама умерла 25 февраля 42 года, бабушка 8 марта 42 года. Я пришла в детский дом 18 марта 42 года… Если можно, пришлите мне посылку, мои книги».

О том, какую роль сыграли в судьбе Иры Богдановой тетя Валя и тетя Соня, четыре сестры Якубовские, – даже не дальняя родня, а совершенно чужие ее семье люди, – к этой теме мы еще вернемся. А тем временем я беру в руки пожелтевшую от времени заметку «Бытовые отряды спасали ленинградцев». Читаю: «В блокадном городе был создан первый бытовой отряд Приморского района. Девочки-комсомолки, сами едва живые от голода, ходили по домам и квартирам, чтобы найти и спасти людей. Так боец Катя Маркова нашла в доме по улице Бармалеева девочку Иру. Потом ее отвезли в детский дом». Надежда Гусева, Полина Догадаева – активисты отряда и сама Екатерина Андреевна Маркова спустя много лет стали для Ирины Борисовны самыми дорогими друзьями. Екатерина Андреевна прожила дольше всех.

– Катя умерла 18 декабря 2006 года, – продолжает свой рассказ Ирина Борисовна. – До конца ее дней мы встречались, дружили, они стали мне родными людьми. До сих пор мы дружим с ее семьей, с ее дочерью Людочкой.

Я ходила на все встречи бойцов «бытовых отрядов», и обещала им, что пронесу эстафету их неоценимого труда в годы войны по всей своей жизни. Везде, где только можно, я рассказываю о девушках и о работе «бытовых отрядов» в годы блокады, чтобы сохранить память о них. Поэтому я иду и на все встречи с журналистами, со школьниками. Но я не герой. Я – жертва. А герои-то – они. И весь смысл моих рассказов и воспоминаний, которые, поверьте, нелегко мне даются, все встречи – в память о них.

Замечаю Ирине Борисовне, что, видимо, в той, маленькой Ире Богдановой, наверное, уже был заложен характер. Некий сверхпрочный сплав недетского мужества и терпения, потому что не каждый ребенок переживет подобное. И она, чуть подумав, честно отвечает:

– Вы знаете, когда была страшная бомбежка и качался и ходил ходуном наш дом, мне не было страшно, потому что я сидела на руках у мамы и рядом была бабушка. А вот когда я осталась совсем одна и слова поддержки мне никто не мог сказать… – я эти дни не помню, ничего не помню от страха, от темноты, от голода! Представьте себе только: восьмилетний ребенок один с мертвыми близкими людьми. Это самое жуткое время, это трудно представить, наверное, поэтому эти дни просто выпали из моей памяти.

Но судьба послала мне спасение, послала на помощь людей; и я осталась жива, и бесконечно благодарна этим людям. Это чувство благодарности не позволило мне сломаться, хотя и после войны пришлось немало пережить. И я стараюсь нести в окружающий мир только любовь и сострадание, потому что эти бесценные чувства дарили мне очень многие люди, встретившиеся на моем пути.

О благородстве и милосердии

Слово «милосердие» вернул в русский язык наш великий современник, писатель Даниил Гранин, от начала до конца прошедший дорогами войны. Гранин и Адамович, как известно, авторы первой «Блокадной книги» воспоминаний людей, переживших ужас блокады. И в том числе в этой «Блокадной книге» есть немало воспоминаний и примеров милосердия и благородства, немыслимых даже и в мирное время. Когда люди жертвовали собой и отдавали в буквальном смысле слова последнее не только ради ближнего, но и дальнего, порой даже незнакомого человека. И вот еще один поразительный монолог Ирины Борисовны Ивановой. Именно об этом: о сострадании и благородстве, милосердии и любви. На простой вопрос: «Как вы оказались во Всеволожске?» – вот что я услышала.

– Это тоже непростая и длинная история. Мой папа, Богданов Борис Евгеньевич, когда учился в университете, снимал, как тогда принято было, «угол» в Ленинграде у сестер Якубовских. Их было четыре сестры. Софья, Анелия, Валерия и Теофилия Иосифовны. К папе моему, который учился и получил диплом журналиста, приходили в гости его будущая жена, моя мама со своей мамой, моей бабушкой. И все женщины подружились, стали как родные. А когда родилась я, то стала единственным ребенком на весь этот
женский монастырь, потому что из всех сестер Якубовских замужем была только тетя Соня, вышедшая за полковника царской армии, но детей они завести не успели, поэтому я была единственным, очень любимым и очень избалованным, кстати сказать, ребенком. Папу своего я, к сожалению, совершенно не помню, он погиб, когда мне было всего 2 года. Это был 35-й год, он был редактором партийной газеты, и что-то в газете опубликовал нежелательное, ему грозил арест, и чтобы не подвергать семью опасности, он ушел из жизни добровольно. О судьбе отца я тоже узнала, став уже взрослым человеком.

А сестры со временем квартиры в Ленинграде лишились, купили на Мельничном Ручье во Всеволожске небольшой домик, и, от греха подальше, перебрались туда. Они были дворянских кровей, поляки. И все лето я проводила у сестер на даче на Мельничном Ручье. Эти четыре сестры приняли участие в том, что я осталась жива. Приняли меня и после войны, помогали воспитывать моих детей, и эти две мои вторые мамочки – тетя Валя и тетя Соня – именно они дали согласие меня взять из детского дома и послали вызов в Ярославскую область.

А когда началась война, никто ведь не думал, что это надолго, меня мои родные решили отправить все-таки во Всеволожск. Уже началась блокада, у бабушки украли карточки, а у тетушек на Мельничном была корова. В первые дни войны ее конфисковали, выдали им, как положено, справку и остатки их коровы: хвост, копыта, кожу, в общем, рога и копыта. И из этого можно было сварить холодец и как-то жить. Если вы думаете, что во Всеволожске, который оставался в тылу, не голодали, то заблуждаетесь. Голодали, и еще как! Две сестры Якубовские – Анелия и Теофилия – в блокаду умерли. А я все время просила у сестер есть. Клянчила: «Дайте мне еще хоть кусочек чего-нибудь!» Они меня стыдили: «Ты не одна, мы не можем больше. Здесь ничего твоего нет». Я учиняла скандалы, плакала, просилась домой, на Бармалеева, к маме. И все время им, сестрам, говорила: «Вот приедем к нам, и мама обязательно отдаст вам хлеб, а сейчас накормите меня! Я хочу есть!..» Вот такая эгоистка была, не понимала, что и без того мне отдают последнее…

И однажды тетя Валя, которая единственная работала, пришла домой со словами: Китя очень больна, надо Ирочку отвезти домой. Китей они звали мою маму, Ксению. Не знаю, как эта информация до них дошла, но только она взяла санки, и на санках повезла меня в Ленинград из Мельничного Ручья. День, когда она везла меня к маме, показался мне вечностью. Эту дорогу, этот мост на Бернгардовке, через речку Лубью, будку стрелочника на Ковалево, где мы остановились отдохнуть… Еще остановка была на площади Льва Толстого, на втором этаже, в аптеке – я все помню, как будто это было вчера. И так мы дошли до нашей улицы Бармалеева. Мама открыла дверь, она была уже вся опухшая от голода…

Никогда не смогу себе простить, но после приветствия первое, что я ей сказала: «Надо тете Вале отдать хлеб. Они меня кормили». И мама пошла к соседке, которая была бабушкиной подругой, к Надежде Иосифовне, и попросила ее выручить хлебом. И Надежда Иосифовна, которая сама была едва жива от голода, отдала моей маме четвертушку хлеба. Последнее, что у нее было. А мама отдала тете Вале. Тетя Валя не осталась у нас ночевать, она вот так, в ночь с этими санками ушла опять на Мельничный Ручей. Она отпросилась только на день, и утром ей надо было опять на работу. По условиям военного времени в случае неявки могли и расстрелять. Такое тоже было. Это была, я имею в виду своих приемных родителей, тетю Валю и тетю Соню, Надежду Иосифовну, такая когорта идеальных людей, о которых я молюсь и помню каждый божий день.

Надежда Иосифовна выжила. За ней приехал сын Модест, он был военный моряк. Он приехал за мамой своей и привез с судна какую-то еду. И они варили какие-то обрезки мяса, из конины такой суп… И Модест говорит моей маме: «Китя, ты должна кусочек этого мяса съесть.» А меня к тому времени уже накормили хлебом. Я спала на сундуке в кухне, и меня подбрасывало на сундуке от изжоги, но, во всяком случае, я была сыта. И я очень хорошо запомнила диалог мамы с дядей Модестом. Мама говорит: «Позволь этот кусочек съесть Ирине». А он отвечает: «Китя, если ты будешь жива, значит, будет жива и Ирина. Если умрешь ты, Ирина погибнет». И он заставил ее съесть этот кусочек мяса. Мы тогда еще не знали, как это опасно – долго голодавшему человеку наесться мясного… (плачет)

И это были последние мамины дни, у нее открылась голодная дизентерия. Когда она умерла, я просто не просыхала от слез все дни. Перестала плакать, когда умерла бабушка. Слезы закончились. Потому что осталась одна я – Ира. И я думала, что тоже скоро умру… А вот живу на земле долго. За себя и за них… И очень хорошо помню, что сказала мне в свои последние дни моя бабушка Мария, тоже уже, видимо, чувствуя свой уход: «Ирочка, если выживешь, умей делиться всем, что у тебя есть, с людьми. Не ожесточись сердцем и сохраняй достоинство в любой ситуации»… Как-то так я и старалась жить. И я люблю людей, и кажется, они отвечают мне взаимностью.

Стойкость и любовь

И в самом деле, несмотря на все, что пришлось вынести Ирине Борисовне во время войны, несмотря на страшные потери уже в наши, совершенно мирные дни – трагическую гибель старшей дочери, Наташи, затем гибель мужа, с которым она прожила в счастье и согласии не один десяток лет, – наша героиня сумела выстоять во всех несчастьях. Сохранить и жизнеутверждающую позицию, оптимизм и любовь к людям. Сын Михаил, окончив училище имени Макарова, долгое время бороздил моря и океаны, до сих пор работает, правда, уже на суше.

Сама Ирина Борисовна тоже всю жизнь работала. 32 года на одном месте – в системе Государственного страхования Всеволожского района, где о ней сохранили самые добрые воспоминания. Одних только Почетных грамот и благодарностей от руководства и поэтических поздравлений от сослуживцев – целый чемодан. Выросли уже и дети ее детей: у Ирины Борисовны четверо внуков, двое правнуков. Внук Саша, Александр Шестаков, еще учась в лицее (кстати, тоже в первом, в эту же школу ходила и Ирочка Богданова) создал прекрасный сайт, посвященный блокаде и ее героям. Открывают этот сайт слова признательности и благодарности Александра своей родной бабушке, Ирине Борисовне Ивановой, которая всегда была для своей семьи примером стойкости и любви.

Татьяна ТРУБАЧЕВА

Фото Антона ЛЯПИНА и из архива И.Б. ИВАНОВОЙ