На Ладоге

Леонарда Калинина можно назвать большим другом Всеволожска. Он любит наш город, здесь живут его сваты и, к обоюдному счастью, их связывают семь общих внуков. 

Леонард Борисович – сотрудник НИИ телевидения в Петербурге, кандидат технических наук, автор многих разработок, патентов, в том числе в области цифрового телевидения. Объездил почти всю страну, много раз был востребован за рубежом – устанавливал ретрансляторы и другое передающее сигналы оборудование. Заядлый путешественник, романтик, при этом известный в своих кругах ученый. Скоро, в июле, ему исполнится 80 лет. Недавно он издал свою автобиографическую книгу «Встречи». Одна из её глав имеет отношение к нашему району и, на взгляд редакции, будет интересна читателю.

Моя тяга к приключениям выросла на книгах о Синдбаде-Мореходе и по-крупному проявилась уже в пионерском лагере. Этот лагерь ВМФ «Ладожец» существует и сегодня, спустя 65 лет после описываемых событий. Он расположен на мысе Сосновец, между поселками Морозовский и Коккорево, на западном берегу Ладожского озера. Тогда он не имел ограды. Дома-бараки лагеря, бывшие казармы 101 дальнобойной батареи, стояли цепочкой вдоль пляжа в сосновом лесу на расстоянии 40–50 м от кромки воды, из которых 20 м приходились на песчаный пляж.

В лагере было 8 отрядов по 25–30 человек. Только центральный дом возле площади пионерской линейки был сравнительно капитальным и мог отапливаться. Там помещалась дирекция и отряды младших школьников. Одинаковые дома-бараки для мальчиков первого и третьего отрядов не отапливались. Внутри был продолговатый светлый зал, где стояли все тридцать кроватей, и две комнатушки – кладовка и спальня вожатого. Кладовка запиралась. В ней хранились чемоданы с бельем-одеждой и собранные ягоды-грибы. Чуть больший барак был кухней-столовой.

Раз в месяц, в родительский день, наведывались родители посмотреть наше житье, забрать ягоды, сменить одежду. Телефонов-мобилок не было. Никто никого по пустякам не дергал. Они ехали два часа по неасфальтированной тогда Дороге жизни в кузовах открытых грузовиков, где от борта до борта были навешаны деревянные доски-скамейки без спинок. Приезд мамы был для меня большой радостью. Дежурные у арки-входа над дорогой салютовали машинам. Приезжали не ко всем.

При температуре воды 18° и выше вожатые ежедневно каждый отряд выводили на пляж купаться. Золотой песок пляжа волнами уходил в воду: с берега до глубины 20–40 см, потом поднимался в мель 10 см.

Потом глубина нарастала до 50–80 см и снова мель 20 см, далее глубина увеличивалась до 80–120 см, очередная мель 40–50 см и так далее. Старшим разрешалось заходить до четвертой мели, младшим – до второй. У берега вода прогревалась и была совсем теплой. Вожатые купались вместе с нами, следили, чтобы никто не заплывал дальше разрешенной мели, а потом считали, все ли вышли. В другое время и в других местах заходить в воду запрещалось.

Третьей особенностью лагеря, после открытости территории и купания, была близость военных сооружений, защищавших проход по бухте Петрокрепость от финнов до войны, когда граница страны проходила по реке Сестре, и Дорогу жизни – от фашистов.

Бетонные вышки пулеметных гнезд высотой 8–10 м, бетонные многокомнатные доты для шести 102­миллиметровых орудий и расчетов, остатки бревенчатых землянок и траншей будили воображение мальчишек. В дотах оставались алюминиевые кабели электропитания и связи, и мы ходили, опоясанные самодельными цепями из кабельной проволоки, как матросы в пулеметных лентах. В доты ходить не запрещалось.

Всё хорошее не перечесть. Вот, например, дневной режим по трем песням горниста: «Вставай, вставай, дружок…», «Бери ложку, бери хлеб…» и «Спать, спать по палатам…». Или повар дядя Яша. Он всегда стоял на крыльце кухни, когда наш отряд проходил мимо на линейку. Иногда, поманив меня пальцем, он предлагал выпить сырое яичко: «Чтоб у запевалы был голос звонче!»

Зеленое поле с футбольными воротами в километре от лагеря, где проходили решающие поединки с командами соседних лагерей, а потом вместе с гостями купались вне лагеря. Наконец, военные игры и пешие походы даже к развалинам крепости Орешек, на остров Шлиссельбург.

Только этих приключений уже стало мало. Я приезжал в пионерский лагерь уже третий год, знал все окрестности, был председателем совета отряда. Друзья по городской компании: Игорь был членом совета дружины, Олег – старостой отряда. С нами держался еще приятель по школе. Четверка была заводной на выдумки, пользовалась доверием вожатого и неоспоримым авторитетом у остальных ребят третьего отряда.

Теперь нас манила застрявшая на мели баржа в километре от берега, над которой почему-то всегда кружились птицы.

Бухта Петрокрепость, иначе – Невская губа Ладоги, размером где-то 20×30 км, изобилует мелями-«банками». Мели, близкие к корабельным фарватерам, обозначены светящимися плавучими буями со своими названиями: Сосновец, Угровый, Стрелковый, Железница и др. Это я узнал позднее. А тогда, пионерами, видели только баржу. Созрел план: построить плот и навестить ее.

Половину смены мы каждый день отпрашивались в «дот», а сами южнее на берегу строили плот. После первых дней уже почти полотряда занялось стройкой. Иногда мы готовили дрова для кухни, поэтому инструмент был доступен. Сухие бревна землянок сколачивали железными скобами, связывали проволокой, врезали стойки для рубки-кубрика. На крышу кубрика можно было вставать, обшили его толем с помойки. Вырубили шесты по 5–6 м.

В спокойный солнечный день за три дня до конца смены лагеря запаслись компотом для призов. Я, боцман, и младший командный состав сразу после завтрака построили участников на месте строительства. Игорь, капитан, сообщил приказ: «Поздравляю с завершением работ. Спустить плот на воду. Мы, четверо, плывем первыми. Через час поплывет вторая четверка и так далее, пока погода и время позволят. Завтра продолжим, только не болтать».

Отталкиваясь шестами, мы бодро поплыли. На каждом курточка, трусы, босиком. Первые сотни метров прошли спокойно, только шесты уже дна не доставали, и приходилось ими грести. Потом, вне прикрытия берега и леса, мы почувствовали легкий ветерок и обрадовались – баржа приближалась быстрее. Метров за 50 до нее шесты достали до дна. «Заходи с подветренной стороны», – командовал капитан. Олег с силой уперся в шест, он вошел в ил и остался торчать, не выдернутый. «Боцман, достать шест!» – продолжает команды капитан. Я разделся, нырнул, расшатал и выдернул шест. Все с интересом наблюдали. Но когда действо кончилось, плот оказался уже в 20 м от меня и уходил под парусом нашего кубрика так быстро, что пришлось кричать «табаньте!», чтобы его догнать. Вода была очень холодной. Когда я забрался, плот был уже далеко за баржей, и вернуться к ней мы не смогли, как ни упирались. Ветер крепчал, капитан молчал. Мы собрались на корточках в рубке и спорили, что делать. Кто-то предлагал вплавь на баржу. Я сидел синий после купания за шестом. Все устали, борясь с ветром за возврат к барже. Сидели в шоке, хотелось плакать. Впереди было бесконечное море. Наверное, полчаса мы тупо сидели в рубке, каждый со своими мыслями. Потом Игорь вылез, осмотрелся и радостно доложил, что нас несет на север, уже виден маяк Осиновец.

До него оставалось меньше километра, когда ветер резко изменил направление и погнал плот на восток. Кто-то, отдохнув, был готов броситься вплавь на берег. Без жилетов, в ледяной воде, километр расстояния – его образумили. Мы снова забрались в «кубрик» и загрустили. Ветер всё усиливался, небо потемнело, все запасные скобы уже вбили, но бревна плота на волнах ходили ходуном. Прошли еще два-три часа. Игорь заметил странный «графин» примерно по направлению ветра, буй, и уже просто сказал: «Если не зацепимся за буй – пропадем». Как мы старались! Как гребли, не жалея сил! Как прыгал Игорь с веревкой, когда нас проносило мимо в двух метрах! Он допрыгнул, не сорвался, вцепился в буй и подтянул плот за веревку.

Это был морской плавучий буй высотой ствола 4–5 м, диаметром 80 см, с балкончиком-клотиком наверху, вокруг фонаря. Сегодня я предполагаю, что это был буй Стрелковый, который ограждает с севера Кареджский риф и находится в 7 милях от маяка Кареджи. Огонь на буе не горел.

Теперь все ликовали. Молотком раскрутили гайки на овальном комингсе входа, влезли внутрь и осмотрелись. Вдоль ствола были приварены скобы, чтобы забираться к фонарю. Мы сняли доски с рубки плота и наискось уперли в скобы. Образовались четыре этажа лежанок. Сняли толь с рубки, каждому по куску, как одеяло, и улеглись. Всех одолела вялость и покой — нас уже никуда не уносит. Стали обсуждать варианты нашего спасения. В очередной выход наружу Игорь доложил, что плот оторвало и унесло в море. Все варианты сводились к тому, что надо ждать и шторм придется переждать, скрючившись, в стволе буя.

Он кончился ночью. Мы уже вздремнули, по очереди дежуря на клотике. Полная луна высвечивала дорожку на едва заметной ряби воды. В очередь Игоря услышали звук двигателя, а потом увидели на лунной дорожке силуэт сейнера. Игорь орал: «Эй, заворачивай!» и… прочее нецензурное. С сейнера отвечал знакомый по утренним линейкам взволнованный голос начальника лагеря: «Сколько вас там?!» – «Четверо!». Он даже не поглядел на нас, остался с капитаном. Зато как радовались матросы сейнера. В теплом машинном отделении они отогревали нас чаем и кашей, рассказывали, что вышли от маяка Осиновец сразу, как только стих шторм, и обходили все буи в радиусе 20 км в надежде, что мы где-нибудь зацепились в бухте. Этот буй был крайним и их последней надеждой перед чистым морем. На завтра планировали вызывать вертолет.

Этот корабль среди ночи окончательно укрепил во мне сознание оптимиста, веру, что спасение придет всегда, обязательно, тонешь ты или горишь, заболел или ищешь невероятное техническое решение.

А что было в лагере? Команда строителей плота, не дождавшись нас на берегу, пошла на обед. Вожатый стал пытать, где еще четверо? Все молчали. Но ветер крепчал и пришлось сознаться. Вожатый тут же сел в лодку-фофан и в одиночку, на веслах по ветру домчался до баржи. Как он сумел вернуться, не застав нас там, – одному богу известно. Но вернулся и доложил директору, что четверых унесло в Ладогу на плоту. Директор помчался на авто в рыбколхоз «Осиновец» в 10 км – помогите! Но там все сейнеры из-за шторма 8 баллов стояли в порту, и только ночью один выслали на поиски.

По возвращении в лагерь нас заперли рядом с кабинетом директора. Утром на линейке сообщили всем о ЧП, зачитали приказ о нашем отчислении. В грузовике по дороге на станцию нам крепко досталось от старших ребят, хотя мы отчаянно защищались. Вожатый поехал с нами в город и под расписку всех четверых сдал на работе моей матери, благо она всех нас и родителей знала.

Через 20 лет, когда моему старшему сыну исполнилось 10 лет, мы летом жили в Коккорево, сплавали на двух байдарках в Шлиссельбург, и я прошел по дорогому лагерю. Дети разъехались. В преобразившемся и огороженном лагере я встретил знакомое лицо. Это был мой вожатый, который стал директором лагеря, теперь уже на 800 человек, выбрав для себя этот беспокойный и благодарный труд.

В поселке, ожидая рыбу, разговорился с рыбаком, который распутывал и сушил сеть. Среди трудностей профессии он упомянул ночную спасаловку в штормовую погоду, когда нашли четырех мальчишек из лагеря. Обрадовался и удивился, что я один из них.

Меня по-прежнему тянет в путешествия. Позади воды Алтая, Урала, Саян, Карелия, Ильмень, Селигер и Онега. Больше 2000 км проплыл с семьей и с друзьями по большим озерам и речушкам в половодье, на плотах и байдарках. Даже проходя по берегу Ниагары в США, я оценивал, проплыву ли, и как лучше. Это роковое.

 

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

code